О вере, сомнениях и первородном грехе

Мы с Григорием Соломоновичем не раз говорили о двух типах веры – веры друзей Иова и самого Иова. Друзья Иова уверены в том, что им внушили, в том, что они прочитали в Писании. Иов потерял уверенность в этом. Иов перестал понимать Бога и стал вопрошать Его. В результате докричался до самого Бога, до встречи с Ним.

Встреча с Богом произошла у Антония еще в отрочестве, когда он был четырнадцатилетним мальчиком Андреем. Встреча неизгладимая, незабываемая, определившая всю его жизнь. Но еще не все открылось ему тогда. В сердце мальчика упало семя, которое росло все годы. Вырастала душа, пересоздавалось сознание. Сознание часто не поспевало за душой. Подчас спорило с ней, оглядываясь на авторитеты и все-таки чувствуя в эти моменты свою неполноту.

Душа еще, может быть, не достигла той глубины, с которой сознанию невозможно спорить, которую надо только слушаться. Такая глубина определяет сознание, заставляет человека говорить не от себя, а от чего-то бóльшего, чем ты, живущего в твоем «глубоком сердце». Человек, слышащий свое глубокое сердце, обладает неколебимой уверенностью. Но такая же неколебимая уверенность может быть у человека, совсем не слушающего своей глубины, а слушающего чужие голоса, опирающиеся на авторитеты, освещенные веками. Есть таким образом две правды и две уверенности. Одна из них имеет опору вовне, другая – внутри.

Мне сейчас хочется процитировать одно очень старое стихотворение:

Нет, истина рождается не в споре.
Богам не нужен наш словесный бой.
Лес вечно прав и вечно право море,
Пол мира охватившее собой.
И я, когда в душе, как в небе вольно,
И я, когда забытой меж ветвей,
С меня их вечной правоты довольно
И нету нужды думать о своей.

Вот, когда нету нужды думать о своей правоте, о правде твоего эго – маленького отделённого от всецелости «я», тогда появляется «уверенность, которую у нас не отнять» – та самая, о которой говорит Антоний в последней беседе.

Ей противостоит другая уверенность, которую можно назвать самоуверенностью личной или групповой (иногда целого народа). Вот такая уверенность должна всегда подвергаться сомнению, и если этого не происходит, она каменеет, человек мертвеет при жизни. Известны слова ап. Павла: «Буква мертва, только Дух животворит». Буква неподвижна и всегда остается внешней нам. Опирающийся на нее человек теряетоткрытость души, которая и есть условие жизни. Душа жива, пока она открыта Источнику жизни, пока она проточна или прозрачна для света.

За эту открытость души, за эту ее проточность (сам Антоний называет это божественной динамикой) я и полюбила Антония крепко, любовью, которая не проходит. Открытость Вечному Источнику придает м.Антонию великое бесстрашие перед всем временным, преходящим. И это в нем – главное.

Однако полное бесстрашие появилось в нем не сразу. Оно постепенно росло и крепло всю жизнь.

Решающие шаги он сделает в последние годы жизни, когда будет смело ступать на воду, держась только за Христа, которого встретило его сердце.

В знаменитой речи 2000 года, которую мы не раз цитировали в наших беседах, он прямо сказал, что мы теряем последний шанс превратиться из церковной организации в Церковь. А Церковью он называет собрание людей, у которых была хоть самая мимолетная, но личная встреча с Богом. Пусть не такая грандиозная, как у апостола, преобразившая душу и превратившая его из Савла в Павла, пусть не такая, говорит Антоний, но все-таки встреча, все-таки чувство, что «я Его знаю». Не с чужих слов знаю – из собственного сердца.

Так вот, когда он говорит о знании собственного сердца, о своем опыте – это вне сомнений и вне обсуждений. Он дает тогда прикоснуться к сердцу своему, дает свою любовь, мы как бы соединяемся с ним.

Другое дело, когда он пытается объяснять Писание, давать свои толкования, исходящие не из опыта встречи, а от ума. Пусть свободного ума, не привязанного цепями авторитетов к догмам, но от ума. Это рассуждения, а не откровения и они могут быть ошибочными.

И здесь мне хочется обратить внимание на две вещи: Первое – это как относится к своим ошибкам сам Антоний. В одной из бесед он дает свое толкование образа Иуды. Даже не свое, он соглашается с довольно широко распространенным толкованием, по которому Иуда не был предателем – он хотел только спровоцировать торжество Исуса. Пусть Его распнут и все увидят, что Он воскреснет. Когда этого не произошло, Иуда повесился.

И вот как начинает м. Антоний одну из бесед, называющуюся «В полумраке истории»:

«Я уже не раз повторял, что цель наших бесед – ставить вопросы перед собой, всматриваться в то, что представляется таким простым и очевидным, но порой оказывается для нас серьезной проблемой, вызовом. После моей прошлой беседы я получил письмо с комментариями по поводу ее содержания. Письмо мне кажется таким ценным и интересным, что я попросил его автора сегодня перед тем, как я начну свою беседу, прочитать его вслух».

И дальше он приглашает автора письма Джолиан Кроу (это журналистка, писавшая биографию Антония) прочитать свое письмо, совершенно опровергающее концепцию митрополита.

Вот так он учит сомневаться во всем – во всех словах, во всех рассуждениях – в том числе и в том, что говорит он сам.

Это замечательный пример того скромнейшего отношения к себе, которое бывает только у очень подлинной души.

Да, в своих рассуждениях, идущих от ума, он может ошибаться, как и все люди. Но мне хочется сказать еще одно: Есть вещи, о которых вообще нельзя рассуждать. Есть то, перед чем ум должен смолкать. И вот здесь я хочу поспорить с митрополитом Антонием вслед за Джолиан Кроу (с надеждой, что он отнесся бы к этому спору так же, как и к письму Джолиан).

Целые беседы в этой его последней книге посвящены осмыслению того, что названо грехопадением первых людей, ставшего причиной великой катастрофы мира, созданного Богом.

Если миф этот читать буквально, то понять все это очень трудно: ну, ослушались неразумные дети отца, съели запретный плод. Неужели стоит их так страшно карать за это? Изгнание из рая, лишение бессмертия и в конце концов все муки человеческой истории.

Если Бог сам посадил в раю Дерево познания добра и зла рядом с Древом жизни, сам впустил в рай Сатану, то Он сам и ответственен за это – рассуждает Антоний. И очень радуется, что св. Ириней Лионский дает трактовку, позволяющую думать о Боге иначе. Ириней Лионский считает, что Древо познания добра и зла не было уж таким страшным. Если Древо жизни давало прямой путь причастия Богу и познание через него, то второе Древо сулило долгий, кружной и трудный путь познания через творение (через науку, отчасти и через искусство). И таким образом первые люди обрекли себя и свое потомство (всех нас) на этот трудный тернистый путь. Выбрали вместо рая земную человеческую историю.

Это толкование примиряет с историей человечества, вносит хоть какой-то смысл в этот кровавый путь.

Если рассуждать, то можно рассудить и так.

Но может быть как раз рассуждать-то здесь и невозможно?

Может быть грех был именно в том, что захотели умом познать непознаваемое – то самое, что умом познать нельзя. Совсем нельзя. Это «нельзя» и было непререкаемым Божьим приказом. Человек должен почувствовать, что есть что-то, что в наш ум вместиться не может. Никогда. Никак. Ни прямым, ни кружным путем к Этому прийти нельзя.

Нельзя ни в какой сосуд влить Океан. Нельзя измерить Безмерность. Есть что-то несоизмеримое с нами и не измеримое нами.

Однако оно не внешнее нам, не чужое. Оно находится внутри нас и от нас неоделимо. Его нельзя оп-ре-де-лить, вместить в предел.

Ум наш имеет дело с пределами; сердце – с таинственной Беспредельностью, той внутренней беспредельностью, которая ощущается нами, как единение со всем миром. Как Любовь.

Ум может познавать все предельное. Он познает мир извне. Сердце познает мир изнутри, причащаясь ему. Наука может делать чудеса в познании мира, но никогда не познает Бога, потому что Бог не находится вне нас. И сколько бы ни познавали внешних вещей, мы не приблизимся к Богу. А, может, даже будем отдаляться от Него, если сознание нашего внешнего могущества нам покажется чем-то соизмеримым с Богом – если мы захотим быть богоравными.

Здесь скрывается еще один таинственный знак мифа–метафоры: Сатана сказал первым людям: съешьте плод и будете, как боги, т.е. станете равными Богу. И вот почему сатана воистину отец лжи: соблазн богоравенства – это самая страшная и главная ложь. Всё ограниченное, имеющее форму, начало и конец, не может быть равно безграничному никогда.

Оно может почувствовать себя причастным Безграничному, единым с Ним. Равенство и единство – вещи совершенно разные. Равенство предполагает различие и соизмеримость. В единстве стирается всякое различие и возможность соизмерения. (Моя рука никак не равна мне, моему телу, но едина со мной).

Христос никогда не называл себя равным Богу. Он был единым с Ним. «Я и Отец – одно», но «Отец мой более меня».

Можно очистить сосуд своего сердца полностью. Чистый сосуд – это только сосуд, а содержимое сосуда – нечто большее, чем он. Сосуд не может быть безграничным. Он служит Безграничному. Человеческое сердце – это сосуд, в который вливается Дух Божий. Но сосуд принадлежит Богу, а не Бог – сосуду. Мы служим Богу, а не Бог – нам.

Сатана это тот, кто хочет присвоить себе то, что он должен нести, чему должен служить. Но он не хочет быть слугой. Он – отдельное существо хочет сравняться со Всецелостью. Он хочет сравняться с тем, с кем равенство невозможно. И не нужно. Ощущение причастности бесконечному Духу это и есть жизнь вечная. Это радость всеединства, которую чувствует только открытая настежь душа, открывшая всю глубину свою и обнаружившая, что это не только моя глубина. Она – общая всем,единая. Вот это единство было разорвано в первородном грехе.

По мифу в первых людей попало сатанинское семя. Семя гордыни и по сути – остановка вечного творческого движения – Духа – Дыхания.

Демон окаменивает в своем остановленном могуществе. Он опустошается. В него не вливается Дух жизни. Он только крадет эту жизнь у других. Он присваивает чужое. Он – вор. Бог – отдает себя. Сатана берет себе. И этому учит людей. Он

«давно отверженный блуждал
В пустыне мира без приюта
Во след за веком век бежал,
Как за минутою минута
Однообразной чередой.
Ничтожной властвуя землей,
Он сеял зло без наслажденья,
Нигде искусству своему
Он не встречал сопротивленья,
И зло наскучило ему».
(Лермонтов «Демон»)

Он могуч. Он все забрал себе. Он властелин. У него есть количественная вечность, но не качество вечности. Он пуст. Он отделен ото всего. И послушный ему человек так же.

Бог отдает себя. Всего себя. И человеку заповедал – отдавать, передавать то, что получил. Не замыкать Божий дар, дар жизни на себе. Первородный грех – это ослушание Бога и послушание Сатане. Это – взять Божье и почувствовать себя владыкой. Бог дал человеку разум. Это великий дар, если он знает свое второе место и не пытается встать на первое.

Познать Бога из вне, захотеть познать ограниченным разумом безграничность – это утерять истинную внутреннюю связь с безграничностью. Это – противопоставить себя Ей. И – окаменеть в своем пустом безжизненном могуществе.

Первородный грех не был совершен однажды и когда-то. Он совершается все время. Вот почему наш мир на грани саморазрушения. Человек создан по образу и подобию Божию. У него есть безграничные творческие возможности. Он причащается Творцу мира и задуман как «соработник» Божий.

У нас огромная духовная потенция, но она еще не воплощена, потому что инерция того, что названо первородным грехом, еще не преодолена. Даже очень совестливые, добрые люди, даже такие праведники, как Иов, не осуществились до конца. Иов на гноище своем совершенно безгрешен перед людьми. Никто не вправе упрекнуть его в чем-нибудь. Никто, кроме Бога.

Но что такое встреча Иова с Богом? Это возвращение утраченногоединства с Бесконечностью.

Бог ничего не отвечает человеческому разуму. Он не говорит с разумными друзьями Иова. Он говорит с сердцем Иова, открывая ему его собственную внутреннюю бесконечность. Он пересекает человеческий разум другим измерением, открывает измерение глубины. И преображенный Иов замолкает.

Вот такого замолкания ждет от нас Бог. Восстановления единства, разрушенного первородным грехом.

Пока бесконечно страдающий Иов кричал, взывая к Богу, он взывал к кому-то другому, живущему во вне.

Из вне не приходит никакого ответа. Потому что Бог находится не там. Когда восстанавливается единство, раскрываются бесконечные внутренние возможности.

Сколько очень хороших людей и сегодня кричат «За что?!» И либо осуждают, либо оправдывают Бога. А Он не отвечает на наши осуждения и не нуждается в наших оправданиях. Он ждет, чтобы мы почувствовали Его внутри себя. Христос, сказавший: «Царствие Божие внутри нас», не знает первородного греха. В Нем нет не только никакого человеческого греха, в Нем нет того первородного, который отделил человека от Бога. «Я и Отец – одно».

Но вот этого-то не может вместить, понять род человеческий до сих пор. До сих пор убивают Безгрешного, смешивая самый последний предел смирения – состояние души, когда человеческое «я» (эго) сходит на нет – с гордыней.

Нам гораздо понятней Бог, как кто-то другой, высший. Мы хотим от Него ответа, мы кричим Ему «За что?!», не понимая, что надо обратиться внутрь, воссоединиться с Ним и взять на себя всю ответственность за всё и всех.

Трудно? Очень. Тому, кто первым очистился от первородного греха, пришлось слишком трудно. Он так просил, чтобы Отец пронес мимо чашу сию… И я прошу. И все мы просим. Но «Да будет воля Твоя, а не моя». Без этих слов, произнесенных всей душой, возвратиться в потерянный рай невозможно.

24  февраля 2012