Богатая жизнь.

Кустарь Илья Иваныч Спиридонов выиграл по зо­лотому займу пять тысяч рублей золотом.

Первое время Илья Иваныч ходил совсем ошалев­ший, разводил руками, тряс головой и приговаривал: — Ну и ну... Ну и штука... Да что же это, братцы?..

Потом, освоившись со своим богатством, Илья Ива­ныч принимался высчитывать, сколько и чего он может купить на эту сумму. Но выходило так много и так здо­рово, что Спиридонов махал рукой и бросал свои под­счеты.

Ко мне, по старой дружбишке, Илья Иваныч захо­дил раза два в день и всякий раз со всеми мелочами и новыми подробностями рассказывал, как он узнал о своем выигрыше и какие удивительные переживания были у него в тот счастливый день.

— Ну что ж теперь делать-то будешь?—спраши­вал я.— Чего покупать намерен? — Да чего-нибудь куплю,— говорил Спиридонов.— Вот дров, конечно, куплю. Кастрюли, конечно, нужны новые для хозяйства... Штаны, конечно...

Илья Иваныч получил наконец из банка целую гру­ду новеньких червонцев и исчез без следа. По крайней мере, он не заходил ко мне более двух месяцев.

Но однажды я встретил Илью Иваныча на улице.

Новый светло-коричневый костюм висел на нем мешком. Розовый галстук лез в лицо и щекотал под­бородок. Илья Иваныч ежесекундно одергивал его, сплевывая от злости. Было заметно, что и костюм, и узкий жилет, и пышный галстук мешали человеку и не давали ему спокойно жить.

Сам Илья Иваныч очень похудел и осунулся. И лицо было желтое и нездоровое, со многими мел­кими морщинками под глазами.

— Ну, как?— спросил я.

— Да что ж,— уныло сказал Спиридонов.— Жи­вем. Дровец, конечно, купил... А так-то, конечно, скуч­новато.

— С чего бы? Илья Иваныч махнул рукой и пригласил меня в пивную. Там, одергивая розовый галстук, Илья Ива­ныч сказал: — Вот все говорят: буржуи, буржуи... Буржуям, дескать, не житье, а малина. А вот я сам, скажем, бур­жуем побывал, капиталистом... А чего в этом хоро­шего? — А что? — Да как же,—сказал Спиридонов.— Нуте-ка, сами считайте. Родственники и свойственники, которые бы­ли мои и женины,— со всеми расплевался. Поссорил­ся. Это, скажем, раз. В народный суд попал я или нет? Попал. По делу гражданки Быковой. Разбор будет. Это, скажем, два... Жена, супруга то есть, Марья Иг­натьевна, насквозь все дни сидит на сундучке и пла­чет... Это, скажем, три... Налетчики дверь мне в квар­тире ломали или нет? Ломали. Хотя и не сломали, но есть мне от этого беспокойство? Есть. Я, может, те­перь из квартиры не могу уйти. А если в квартире сидишь, опять плохо — дрова во дворе крадут. Куб у ме­ня дров куплен. Следить надо.

Илья Иваныч с отчаянием махнул рукой.

— Чего же ты теперь делать-то будешь?— спро­сил я.

— А я не знаю,— сказал Илья Иваныч.— Прямо хоть в петлю... Я как в первый день получил деньги, так все и началось, все несчастья... То жил спокойно и безмятежно, то повезло со всех концов.

А я как в квартиру с деньгами вкатился, так сразу вижу, что неладно что-то. Родственники, конечно, ви­жу, колбасятся по квартире. То нет никого, а то сидят на всех стульях. Поздравляют. Я, конечно, дал каждо­му для потехи по два рубля.

А Мишка, женин братишка, наибольше колбасится.

— Довольно,— говорит,— стыдно по два рубля от­валивать, когда, говорит, капиталец есть.

Ну, слово за слово, руками по столу — драка. Кто кого бьет — неизвестно. А Мишка снял с вешалки мое демисезонное пальтишко и вышел.

Ну, расплевался я с родственниками. Стал так жить.

Купил, конечно, всякого добра. Кастрюли купил, пшена, на два года. Стал думать, куда еще деньги присобачить. Смотрю — жена по хозяйству трется, ни отдыху ей, ни сроку.

«Не дело,— думаю.— Хоть и баба она, а все-таки равноправная баба. Стоп,— думаю.— Возьму,— ду­маю,— ей в помощь небольшую девчонку. Пущай дев­чонка продукты стряпает».

Ну, взял. Девчонка крупу стряпает, а жена, на до­суге, сидит целые дни на сундучке и плачет. То рабо­тала и веселилась, а то сидит и плачет. Ей, видите ли, на досуге всякие несчастья стали вспоминаться, и как папа ее скончался, и как она замуж за меня вышла... Вообще полезла ей в голову полная ерунда от делать нечего.

Дал я, конечно, супруге денег.

— Сходи,— говорю,— хотя бы в клуб или в театр. Я бы,— говорю,— и сам с тобой пошел, да мне, ви­дишь ли, за дровами последить надо.

Ну, поплакала баба — пошла в клуб. В лото стала играть. Днем плачет — на досуге, а вечером играет.

А я за дровами слежу. А девчонка продукты стря­пает.

А после председатель заходит и говорит: — Ты,— говорит,— что ж это, сукин кот, подрост­ков эксплуатируешь? Почему,— говорит,— девчонка Быкова не зарегистрирована? Я,— говорит,— на тебя в народный суд подам, даром что ты деньги выиграл...

Илья Иваныч снова махнул рукой, поправил гал­стук и замолчал.

— Плохо,— сказал я.

— Еще бы не плохо,— оживился Илья Иваныч.— Сижу, скажем, за пивом, а в груди сосет. Может, сию минуту дрова у меня сперли. Или, может, в квартиру лезут... А у меня самовар новый стоит. И сидеть не­охота, и идти неохота. Что ж дома? Жена, конечно, может быть, плачет. Девчонка Быкова тоже плачет — боится под суд идти... Мишка, женин брат, наверное, вокруг квартиры колбасится — влезть хочет... Эх,луч­ше бы мне и денег этих не выигрывать! Илья Иваныч расплатился за пиво и грустно по­жал мне руку. Я было хотел его утешить на прощанье, но он вдруг спросил: — А чего это самое... Розыгрыш-то новый скоро ли будет? Тысчонку бы мне, этово, неплохо выиграть для ровного счета...

Илья Иваныч одернул свой розовый галстук и, кив­нув мне головой, торопливо пошел к дому.

1923

.